Обломов… Этот мощный тип, созданный гением Ивана Александровича Гончарова, живет и здравствует и сегодня. Мы часто встречаем его на улице, общаемся с ним - и не всегда узнаем. Ничего не поделаешь: он несколько изменился за более чем 150 лет, прошедшие после выхода в свет романа «Обломов». Современный Обломов приобрел телевизор и компьютер, подключился к всемирной паутине, поставил рядом с диваном мягкое кресло, удобно раскинувшись в котором он попивает чаек, постукивая по клавиатуре, посматривая то на монитор компьютера, то на экран телевизора.
Обломов оказался столь могущественным типом, что со временем стал своего рода физиономией России а, по слову Тургенева, об Обломове будут помнить до тех пор, пока на земле останется хоть один русский человек. Мало того, в ХХ веке Обломов совершил-таки «путешествие» в Европу, как обещал когда-то Штольцу, где стал «модным типом» в молодежной среде. «Иван Гончаров давно лежит в могиле, а его Обломов жив, более того, он никогда не был таким живым, как сегодня», - сказал об этом феномене немецкий драматург Шредер.
Такой успех Обломова в России и Европе, можно сказать, вопиет, и требует каких-то объяснений. Наверное, Обломов сегодня:
– и великий миф о России и русском характере. Миф противоречивый и загадочный;
- и один из символов России с дореволюционных времен; один из главных ее символов в глазах иностранцев;
– и великий архетип мировой литературы, персонаж, «соразмерный» именам Дон Кихота, Гамлета
Гончаров, взяв «лишнего человека» у Пушкина и Лермонтова, придал ему сугубо национальные — русские — черты. При этом живет Обломов в гоголевской вселенной, а тоскует по толстовскому идеалу универсальной "семейственности" (1991).
Многим и давно бросаются в глаза параллели между фигурами Обломова и Дон Кихота. Эмигрантский филолог Владимир Соловьев заметил, что «Дон Кихот был задуман и писался как пародия на рыцарские романы, пока Сервантес не осознал, что пародийный образ зажил самостоятельной жизнью, и что рыцари существуют на самом деле». Так же и наш Обломов задумывался как пародия на русского помещика, и только потом «зажил самостоятельной жизнью», стал «коренным народным нашим типом».